Я шел через горную долину, пустынную и безжизненную, и ночь застала меня в пути, накрыв сверху непроглядной тьмой. Я сел и развел огонь у небольшого ручья, единственного на моем пути. Усталость разлилась и застыла тяжелым свинцом, сделав ноги непослушными, а руки едва способными открыть флягу с водой. Я прилег у костра, не в силах пошевелиться, и, казалось, уже отошел ко сну. Но вдруг сердце шевельнулось в груди, сквозь сон я даже не сразу это понял. Оно как будто подсказывало мне что-то. Первые мгновения я уговаривал себя, что это сон, и отмахивался от него словно от мухи, но потом все же встал. Ужас сковал все мое существо, когда глаза мои обрели способность видеть, ибо впереди, совсем рядом, блестело множество глаз, в которых зловещими пятнами играл мой огонь. Иногда я чувствую твой укоризненный взгляд, и, конечно же, понимаю, что ты прав. Наверное, во мне действительно слаба Вера, и я был жалок в твоих глазах, поскольку и вправду, в те минуты мною овладел страх. Тогда, помнится, подползла одна-единственная мысль, что бороться бесполезно. Но я развернулся, и пустился бежать, собирая оскудевшие за день силы, не ведая троп, куда-то в сторону чернеющих силуэтов гор.
Волки уже догоняли меня, но я бежал в каком-то странном забытьи, грезя, будто ветер поднимает меня над болью, вцепившейся в исколотые босые ноги, над злобным мокрым дыханием, уже коснувшемся моего затылка. А дальше, я вскарабкался очень быстро, и смотрел с высоты, и видел, как они ждут. Их было много, мне казалось, что их стая лежала подо мной сплошным серо-бурым ковром от самых гор и до горизонта, полная злобного нетерпения. Наверное, странно, но через какое-то время я забыл о них. Я прилег на небольшом пятачке, поджав колени к самому подбородку, и размышлял, глядя в небо. Я чувствовал их присутствие, и от этого было немножко не по себе, но, пожалуй, не более того. Я лежал, всматривался в причудливые узоры звезд и спрашивал себя: "К чему все это?" Но ответа не находил. Я заснул, когда Луна, словно большая серебряная монета выпала из-за горизонта. Следовательно, было заполночь... Когда я проснулся, волков уже не было, но стало еще страшнее, ибо в утреннем свете, гора, на которую я влез ночью, казалась совершенно неприступной. Я смотрел вниз, и вдруг отчаяние стало уходить, ибо я понял, что ты мне дал еще один бесценный урок Смирения. Ведь когда я полз по этой отвесной скале, цепляясь израненными ногами, срывая ногти и ломая пальцы, когда я повисал над бездной, кишащей враждебностью, жаждущей моей плоти; в эти минуты я не думал о себе, о положении, в которое попал, я даже не думало врагах. Я просто полз. И тогда в моей жизни больше ничего не было. Не было ни жалости к себе, ни ненависти к тем, что внизу. Прости, но даже любви к тебе тогда тоже не было. Впрочем, ты и сам все видел, но все равно, мне нужно было об этом сказать. И тогда, я остановил что-то внутри себя. Я заставил руки и ноги слиться с камнем, и пополз вниз, чувствуя каждую трещину или выступ. Спустя немалое время, моя нога коснулась земли. Было странное чувство, отдаленно напоминавшее радость. Казалось, что мир светился, и более не было злобы, но, скорее всего, это я стал другим. Не то чтобы мне вдруг стало легко, но все же что-то изменилось, наверно исчезла беспомощность.
Иногда, после того случая, когда я снова попадаю в переплет, и, казалось бы, уже ничего меня не может спасти, я перестаю понимать, зачем ты вновь и вновь бросаешь меня в эти жернова, зачем вновь переминаешь меня словно глину? Неужто и впрямь хочешь вылепить что-то другое, понятное лишь тебе? Иначе, отчего затеваешь все это, зачем бросаешь против меня весь мир, чтобы после сотворить чудо для моего спасения? Что я должен познать в конце концов? Смешной вопрос, я знаю, ибо ответ на него лежит лишь по достижении этого предела, или, может быть, еще дальше. А если так, то предела чего? Мира? Времени? Или моей прочности? Хотя, опять же, что понимать под этим? Изодранное, изломанное измученное тело, или дух, который вновь и вновь готов внимать твоему едва слышному шепоту.
Когда на душе тихо и спокойно, и когда мысли лишь немного покачиваются у меня в голове, подобно озерному камышу, я вспоминаю тот давний случай, когда я остался жив только по странному стечению обстоятельств. Правда, понимание, того насколько близка была смерть, пришло лишь после того, как все кончилось, даже после того как я осознал, что получил ценнейшее знание, которое иначе получить было бы невозможно.
Я шел через горную долину, пустынную и безжизненную, и ночь застала меня в пути, накрыв сверху непроглядной тьмой. Я сел и развел огонь у небольшого ручья, единственного на моем пути. Усталость разлилась и застыла тяжелым свинцом, сделав ноги непослушными, а руки едва способными открыть флягу с водой. Я прилег у костра, не в силах пошевелиться, и, казалось, уже отошел ко сну. Но вдруг сердце шевельнулось в груди, сквозь сон я даже не сразу это понял. Оно как будто подсказывало мне что-то. Первые мгновения я уговаривал себя, что это сон, и отмахивался от него словно от мухи, но потом все же встал. Ужас сковал все мое существо, когда глаза мои обрели способность видеть, ибо впереди, совсем рядом, блестело множество глаз, в которых зловещими пятнами играл мой огонь. Иногда я чувствую твой укоризненный взгляд, и, конечно же, понимаю, что ты прав. Наверное, во мне действительно слаба Вера, и я был жалок в твоих глазах, поскольку и вправду, в те минуты мною овладел страх. Тогда, помнится, подползла одна-единственная мысль, что бороться бесполезно. Но я развернулся, и пустился бежать, собирая оскудевшие за день силы, не ведая троп, куда-то в сторону чернеющих силуэтов гор.
Волки уже догоняли меня, но я бежал в каком-то странном забытьи, грезя, будто ветер поднимает меня над болью, вцепившейся в исколотые босые ноги, над злобным мокрым дыханием, уже коснувшемся моего затылка. А дальше, я вскарабкался очень быстро, и смотрел с высоты, и видел, как они ждут. Их было много, мне казалось, что их стая лежала подо мной сплошным серо-бурым ковром от самых гор и до горизонта, полная злобного нетерпения. Наверное, странно, но через какое-то время я забыл о них. Я прилег на небольшом пятачке, поджав колени к самому подбородку, и размышлял, глядя в небо. Я чувствовал их присутствие, и от этого было немножко не по себе, но, пожалуй, не более того. Я лежал, всматривался в причудливые узоры звезд и спрашивал себя: "К чему все это?" Но ответа не находил. Я заснул, когда Луна, словно большая серебряная монета выпала из-за горизонта. Следовательно, было заполночь... Когда я проснулся, волков уже не было, но стало еще страшнее, ибо в утреннем свете, гора, на которую я влез ночью, казалась совершенно неприступной. Я смотрел вниз, и вдруг отчаяние стало уходить, ибо я понял, что ты мне дал еще один бесценный урок Смирения. Ведь когда я полз по этой отвесной скале, цепляясь израненными ногами, срывая ногти и ломая пальцы, когда я повисал над бездной, кишащей враждебностью, жаждущей моей плоти; в эти минуты я не думал о себе, о положении, в которое попал, я даже не думало врагах. Я просто полз. И тогда в моей жизни больше ничего не было. Не было ни жалости к себе, ни ненависти к тем, что внизу. Прости, но даже любви к тебе тогда тоже не было. Впрочем, ты и сам все видел, но все равно, мне нужно было об этом сказать. И тогда, я остановил что-то внутри себя. Я заставил руки и ноги слиться с камнем, и пополз вниз, чувствуя каждую трещину или выступ. Спустя немалое время, моя нога коснулась земли. Было странное чувство, отдаленно напоминавшее радость. Казалось, что мир светился, и более не было злобы, но, скорее всего, это я стал другим. Не то чтобы мне вдруг стало легко, но все же что-то изменилось, наверно исчезла беспомощность.
Иногда, после того случая, когда я снова попадаю в переплет, и, казалось бы, уже ничего меня не может спасти, я перестаю понимать, зачем ты вновь и вновь бросаешь меня в эти жернова, зачем вновь переминаешь меня словно глину? Неужто и впрямь хочешь вылепить что-то другое, понятное лишь тебе? Иначе, отчего затеваешь все это, зачем бросаешь против меня весь мир, чтобы после сотворить чудо для моего спасения? Что я должен познать в конце концов? Смешной вопрос, я знаю, ибо ответ на него лежит лишь по достижении этого предела, или, может быть, еще дальше. А если так, то предела чего? Мира? Времени? Или моей прочности? Хотя, опять же, что понимать под этим? Изодранное, изломанное измученное тело, или дух, который вновь и вновь готов внимать твоему едва слышному шепоту.
 |
 |