Здравствуй, дорогой друг!

          Падаю в ноги тебе, дабы ты только не расценил мой поступок как неблагодарность. Поверь, напротив, я так благодарен тебе за все, что нет на свете слов, чтобы  высказать все, что  хотелось бы, во всей полноте. Однако, мне пора, более задерживаться нельзя, и после ты поймешь почему. Скажу теперь лишь то, что я уехал тайно, без долгих прощаний  потому, что боялся не выдержать твоих уговоров и вновь принять в свою душу безмерное теплое море твоего гостеприимства. Увы, я слаб, но знаю свои слабости, и я молю того, в чьих руках наши судьбы, чтобы ты понял меня правильно.
          Итак, я в который раз поднимаю паруса, и ветер надувает их, послушный моему желанию. Я даже толком не знаю куда плыву, наверное, к северным морям, ибо принять в себя следующую тайну возможно теперь только там. Но прав ли я знает только тот, кто над нами. Я же благодарен тебе,  за то, что, находясь под твоим кровом, залечил свое искалеченное тело, успокоил душу и смог набраться сил. А потом мне стало так хорошо, что о дальнейших странствиях я будто бы и забыл. Моя улыбка уже более не походила на волчий оскал, и многие люди теперь стали со мной здороваться, а те, кто раньше обходил стороной, теперь уже не испытывали былого ужаса при встрече, и просто проходили мимо, опустив глаза. Затем,  некоторые стали обращаться ко мне за советом, а иные даже приглашали в дом. Это было необыкновенно, и я уж и не припомню, когда испытывал подобные чувства.
          Я ходил из дома в дом, проводя дни в беседах или дискуссиях. Одним я  рассказывал об увиденном, другим давал совет, как лечить ту или иную болезнь. Вскоре, слава обо мне захватила весь город. А впрочем, мой дорогой друг, ты и сам во многом творил мою славу, но скажу лишь, что вся эта жизнь более походила на сон, как в прямом, так и в переносном смысле. Я никогда раньше не видел себя в триумфальном одеянии, я не шествовал по улицам, всеми узнаваемый и почитаемый. Напротив, все мои прежние странствия были полны одиночества, холода и штормов, и редкое солнце если и заглядывало в мою жизнь, то не для того, чтобы согреть.
          Все было так странно и приятно, что я позабыл обо всем, и даже те минуты, когда я был жалок и беспомощен перед Миром, я теперь лживо выставлял как доблесть. Хотя, я не лгал, просто во мне что-то изменилось. Это был бесконечный праздник, и ему не было конца, но однажды, когда я возвращался из одного дома, вдруг пошел дождь, я промок почти мгновенно, и мои одежды тотчас потеряли великолепие. Тем не менее, я не стал прятаться под деревьями, чтобы скрыться от беснующихся потоков, выпадающих из разломов черного неба. Я  шел очень медленно, зачерпывая башмаками воду.  Моя одежда необычайно отяжелела, и в голове блуждала одинокая скучная мысль, а может, и не одна, а несколько маленьких и скучных, что я испортил хороший костюм, что дождь застал меня врасплох, чего раньше никогда не бывало, и всякое такое... А потом вдруг стали вплетаться мысли более значимые, о которых уже и говорить не так стыдно. Это были, пожалуй, и не мысли, а воспоминания, о подаренной мне некогда Книге. Там говорилось в частности о том, что не стоит копить земные богатства, ибо они тленны, и теперь я наблюдал, как все мои богатства отбирал простой дождь. Но дело даже и не в этой дурацкой одежде. Важно другое, я вдруг обрел былое одиночество! Я шел пустынными гулкими лабиринтами улиц, пугая крыс и собак, уже забыв о дожде, и не обращая внимания на стучащие от холода зубы.
          Неожиданно одиночество  подарило мне необыкновенное откровение. Я вдруг совершенно отчетливо понял, что все время, которое находился в городе, я чего-то боялся. Боялся разного, но в основном, это был страх, что все это вдруг внезапно исчезнет, растает, словно мираж, и я окажусь перед закрытыми дверями. Я боялся, что исчезнет моя слава в городе, что тебе опостылеют мои притчи и воспоминания. Не то, чтобы я боялся потерять кров, просто где-то в глубинах моего существа поселился какой-то странный неприятный дух, который нашептывал, внушал  мысль, что ты, мой друг, отвергнешь то, что так дорого мне,  чем я жил все это время. Я никогда не испытывал подобной боли и потому толком не знал, что же так мучает меня, хотя теперь понимаю, что наверное, сама неизвестность пугала больше всего.
          Теперь же, когда я шел  вдоль шумящих рек, в которые превратились улицы города, пришло былое счастье, ибо пропала, унеслась с потоками терзающая неясность. Темная мутная вода шипела, кружась, в изгибах улиц, будто хотела донести что-то до меня. Но я уже и сам будто бы прозрел, ибо ясно понимал, что сам выстроил себе постамент, который вскоре неумолимо стал превращаться в башню. Стоять на постаменте было приятно, и каждый мог лицезреть меня на нем, но придуманное сооружение становилось все выше и вскоре стало превращаться в место заточения. Я также понял, почему  потерял покой  по ночам, почему терзался, не в силах уснуть, а утро встречал разбитый и слабый. Это оказалось очень просто. Ведь, когда город погружался в ночь, и контуры его таяли, таяла и моя башня, ибо люди улетали в своих сновидениях так далеко, что забывали обо мне. 
           Кривые улицы нижнего города привели меня к морю. Я сел на бревно, выброшенное  к берегу недавним штормом, положил голову на руки, и стал смотреть куда-то вдаль, вырываемую время от времени лучом маяка. Тучи разошлись под ударами ветра, и показалась ледяная Луна, которая тотчас утрамбовала море мертвенным светом. Я вспомнил, как видел когда-то давно, разрушенный маяк в одном из портов, куда занесла меня добрая сила. Маяк был огромным, и впечатлял даже сейчас, хотя от него не осталось и половины. И случилось великое землетрясение, и великим грохотом наполнилась земля... И теперь уж никто не помнит, когда это случилось, и кто его строил. А что же говорить обо мне? Ведь и я пытался выстроить огромную башню среди людей, и башня неизбежно рухнет, если я буду ее строить и дальше все выше и выше.
            Я уже знал что делать, ибо нашел утраченный путь и это придало мне сил и уверенности. Я медленно встал, угнетаемый мокрой одеждой, и двинулся к твоему дому. Письмо, которое ты читаешь, написалось быстро. После, я отыскал свои старые одежды, собрал мешок, поцеловал косяк твоей двери, и вот теперь, поутру, когда ты прочтешь это письмо, я уже, наверное, скроюсь за твоим горизонтом. В те скудные минуты, когда море даст мне отдых, я буду молиться о тебе, о твоем доме, и о том, чтобы ты отпустил меня с миром и не держал камень на сердце. Ибо теперь ты, наверное, понял меня, как, наверное, понял и то, что один из самых страшных итогов пути - это погибнуть под обломками собственной башни...